Эта девушка не замужем. И вряд ли аристократка. Но откуда такие красивые и дорогие наряды? Для нашего времени модный наряд незамужней девушки никого не смущает. Это вообще в порядке вещей.
Но в 1883 году это сразу бросалось в глаза. И даже было причиной того, что Павел Третьяков отказался приобретать картину. Хотя он очень любил творчество Ивана Крамского (1837-1887). Но не до такой степени, чтобы купить портрет неизвестной.
Итак, в чем подвох.
Вот портрет замужней дамы Веры Николаевны Третьяковой, купчихи, супруги знаменитого мецената. На ней скромное черное платье с белым воротником. То есть все максимально скромно.
Дело в том, что замужние дамы из приличного общества модные вещи почти не носили. Это было дурным тоном.
И даже если Вы аристократка, то тоже было странно надевать броские украшения. Ниже – портрет княгини Марии Васильевны Воронцовой. Обратите внимание, что на ней нет ни одного украшения!
То есть быть одетой по последней моде, да ещё и надеть на себя яркие украшения – значит заявить о себе особым образом. А если ещё и сидеть в экипаже одной, так это точно всем понятно: Вы содержанка или любовница.
Ни купчиха Третьякова, ни княгиня Воронцова никогда бы не сели одни в экипаж! Тогда приличная женщина могла появиться на улице только в сопровождении кого-то из семьи или прислуги.
Но кто же эта женщина?
Главная претендентка на роль Неизвестной Крамского
Я придерживаюсь версии искусствоведа Ирины Чижовой, что это княгиня Юрьевская. Она была… супругой Александра II!
Но, возможно, на момент начала написания портрета она ещё была его любовницей (уже на протяжении 14 лет). Будучи самой известной в стране содержанкой, она позволяла себе и модные наряды, и яркие украшения.
Ирина Чижова утверждает, что однажды в одном из журналов того времени ей попалась иллюстрация: Александр II сидит в экипаже. А рядом с ним – княгиня Юрьевская (до свадьбы с императором – княжна Долгорукова) в таком же наряде, как у Неизвестной Крамского.
Стать женой Александра II она смогла только после смерти императрицы Марии Александровны. А в официальном браке они прожили меньше года до трагической гибели царя от бомбы террориста.
Есть сведения, что царь заказал портрет возлюбленной как раз Крамскому. Но когда художник ещё работал над портретом, заказчик погиб.
Княгиню Юрьевскую откровенно не любили при дворе. Александр III, вступив на престол, сделал все, чтобы она покинула и Зимний дворец, и Россию навсегда.
Крамской предположительно НЕ оставил портрет недописанным. Но, конечно, изменил черты модели.
Я уже писала в статье о «Садко» Ильи Репина, что Павел Третьяков превыше всего ставил семейные ценности. Поэтому ни за что бы на свете не приобрёл портрет содержанки. Какой бы выдающейся не была картина с ней. В результате «Неизвестная» попала в Третьяковскую галерею уже после смерти ее создателя.
Конечно, это всего лишь версия. Прямых доказательств нет. Есть много других предположений.
Одна из версий – это красивая крестьянка, которая вышла замуж за богатого купца. В неё тайно был влюблён Крамской и поэтому запечатлел ее.
Есть и те, кто уверены: это дочь самого Крамского. Хотя мне с трудом верится, что отец стал бы просить позировать дочь для образа содержанки в сложный для нее период. На тот момент жених Софьи Крамской разорвал помолвку, влюбившись в ее подругу. Хотя, да, есть что-то общее в чертах.
А есть и те, кто сомневаются в дороговизне нарядов Неизвестной. Они доказывают, что девушка на самом деле надела последнее и местами потёртое (например, муфту). Она только вступила на путь кокотки. И даже уже успела получить первые подарки в виде броши с пером и браслетов из дутого золота. Да и шляпка у неё вовсе не модная и самодельная. А вроде как княгиня Юрьевская могла себе позволить бОльшее.
Но кем бы она ни была, о картине до сих пор говорят. И не только потому, что личность героини точно не установлена.
Главное послание Крамского
В 1840-1860-е художники много размышляли на тему несчастной доли женщины. И замуж ее могли выдать за старика. И вынудить продать все имущество в связи со смертью кормильца. Животрепещущие картины мы видели и у Пукирева, и у Федотова.
То есть тема женщины-жертвы очень занимала русских художников. И свои переживания они трансформировали в послания для общества.
Так, Василий Пукирев взволновал общество своим «Неравным браком» до такой степени, что пожилые мужчины стали отказываться от подобных браков с молоденькими бесприданницами.
Вы можете подписаться на бесплатный курс “Путеводитель по истории живописи”, разработанный автором этого сайта. 14 уроков, а также онлайн-тест. Подробности здесь.
И вот размышления на тему положения женщины в обществе продолжил Иван Крамской 20 лет спустя после «Неравного брака».
Но уже обыгрывается образ НЕ женщины-жертвы, а женщины уверенной и самодостаточной. И Крамской уже пытается найти ответы на другие вопросы.
Может ли женщина пойти против установленных правил? Имеет ли она право при этом уверенно смотреть другим в глаза? Или ей доступно в таком положении только чувство стыда?
Крамской показывает, как в женщине его эпохи зарождается иное самоощущение. Она может уверенно и прямо смотреть на окружающих. В ней есть чувство собственного достоинства, даже если это достоинство никто не готов признавать.
Взгляд на женщину в Западной Европе XIX века
Удивительно, что похожую трансформацию взгляда на женщину проходили и художники в Западной Европе.
Сначала мы встречаем и там немало картин, на которых изображено бедственное и уязвимое положение женщины.
Так, английский художник Редгрейв написал картину “Изгой”. На ней отец выгоняет из дома дочь, которая посмела забеременеть и родить вне брака.
Но однажды, в 1863 году публика была ошарашена совершенно необычной картиной Эдуарда Мане «Завтрак на траве». Девушка легкого поведения, абсолютно обнаженная, посмела уверенно посмотреть в глаза приличному обществу.
В этих глазах нет ни капли стыда. Ей НЕ неловко (в отличие от зрителей тех лет). И даже слёзы не стоят в ее глазах.
Конечно, зрители были изумлены. Они осуждали такой вызов.
Как же похожа судьба «Неизвестной» и «Завтрака на траве». Особо никто не хотел их покупать. Слишком непривычным были образы. Скомпрометированной, но уверенной в себе женщины.
«Неизвестная» была в частных коллекциях вплоть до 1925 года. Пока не попала в Третьяковскую галерею. «Завтрак на траве» и вовсе хранилась у художника в мастерской до самой смерти. И только благодаря усилиям со стороны друзей Эдуарда Мане картина попала в Лувр в начале XX века.
Невероятное мастерство Крамского
Отмечу, что не только загадочность героини и зашитое в картину послание делают эту работу шедевром.
Не последнюю роль играет блестящая техника Ивана Крамского. Он умел работать в фотореалистичной манере и создавать невероятную иллюзию гладкости шелковых лент и невесомости мягкого меха.
Здесь мы говорим о высочайшем мастерстве светотеневой моделировки. Несмотря на темную одежду модели, мы тем не менее отмечаем иллюзию объёма. Что ж, Крамской умел работать с чёрным цветом.
«Неизвестная» – это не просто портрет. Это вершина реалистичного мастерства русских художников XIX века. А также это портрет эпохи, отражение переломного момента в восприятии человека, женщины. Это тот случай, когда картина вызывает вечные вопросы, а также чувство восхищения. А значит, навсегда останется для нас шедевром.
***
Если Вам близок мой стиль изложения и Вам интересно изучать живопись, я могу отправить Вам на почту бесплатный цикл уроков. Для этого заполните простую форму по этой ссылке.
Нашли опечатку/ошибку в тексте? Напишите мне, пожалуйста: oxana.kopenkina@arts-dnevnik.ru.
…И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу…
Блок.
Здравствуйте!
Мне “Неизвестная” напомнила “Даму с камелиями”. Женственность и независимость.
О В.Н. Крамском писал Верещагин:
“”ИВАН НИКОЛАЕВИЧ КРАМСКОЙ”
К ЕГО ХАРАКТЕРИСТИКЕ
С насупленными бровями и наморщенным лбом, всегда резонировавший в речи и живописи, Крамской был все-таки симпатичен и своею любовью к труду, и своими попытками “смотреть в глубь вещей”. Человеку, учившемуся не на медные гроши, часто было тяжко выслушивать его доморощенную философию, которую я называл, не стесняясь, “дьячковскою”. После нескольких атак свежевычитанными заключениями Крамской обыкновенно ретировался от меня со словами:
– Вишь ты, к вам и не подступишься!
Как-то в Париже, под впечатлением прочитанной книги, он стал уверять, что чувства наши, может быть, обманывают нас и все существующее, в сущности, может быть, вовсе не существует…
– Да мостовая-то, по которой мы с вами теперь идем, существует или не существует, как по-вашему? – спросил я его.
– А почем знать, может быть, и это обман чувств…
– Ну, так вам нужны холодные души!
Однако, несмотря на частые пререкания этого рода, мы перестали видеться лишь в последние 6-7 лет его жизни, когда он стал очень тяжел и скучен, вероятно, под влиянием своей болезни. Помню, мне случалось часто бесцеремонно критиковать работы Крамского, говорить, что он пишет картины по-аптекарски, отпуская краски крохотными дозами и лепя рядом на лице в одном и том же заведенном им порядке розовый, желтый, зеленоватый, рыжий и другие тона; мне случалось говорить, что он рассуждает, как мудреный дьячок, и что Г. прав, уверяя, что “Крамской добрый малый, но с недостатком: как ступит шаг, так и начинает артезианский колодезь рыть”. Все это услужливые люди, разумеется, с добавлениями, переносили ему, и после неудачи еще с моим портретом милейший К. рассердился на меня так, как только может рассердиться безнадежно больной человек на здорового, и отступившийся от прежнего идеала художник на смело несущего его вперед собрата.
Крамской был старше меня по классам Академии; он почти кончал академическое образование, когда я начинал его; помню, он обращал на себя внимание своим правильным рисунком, хотя уже и в то время сказывался у него недостаток чутья к краскам – сильные, правильные рисунки его делались иногда на белом фоне, что мне резало глаз.
Обладая недюжинным дарованием, он написал много очень похожих портретов, но не произвел ни одной из ряду вон выходящей картины. Лучшею из его картин я считаю “Неутешное горе”. Несмотря на то, что тут выставленные “воспоминания” азбучны, фигура женщины очень хороша и выразительна. “Христос в пустыне” много ниже: мне, бывшему в Палестине и изучившему страну и людей, непонятна эта фигура в цветной суконной одежде, в какой-то крымской, но никак уж не палестинской, пустыне, с мускулами и жилами, натянутыми до такой степени, что, конечно, никакой натурщик не выдерживал такой “позы” более одной минуты. Да и что за ребяческое представление о напряжении мысли, сказывающемся напряжением мускулов!
Типы Крамского из простонародия хороши, но, например, типы в картине “Русалки” не выдерживают самого снисходительного разбора.
Портреты очень хороши, не красками, по большей части фиолетовыми и как-то аптечно разноцветными, а сходством, действительно иногда поразительным. Я не знаю у нас другого художника, который так схватывал бы характер лица. Даже портреты Репина, много превосходя силою красок, пожалуй, уступают силою передачи выражения индивидуальности.
Что касается того большого полотна, над которым Крамской трудился 15 лет, в которое вложил свои лучшие силы и сокровеннейшие помыслы, то надобно прямо сказать, что оно ниже критики.
Крамской просто срезался на серьезнейшем труде своей жизни и на невозможном фоне каких-то фантастических зданий явил (после стольких лет ожидания) не написанную, а вымученную голову Христа, не только плохо исполненную, но, страшно сказать, банальную, вылитый портрет пошло-красивого тенора Николини! То же убийственное выражение в этой голове и на эскизах, и на скульптурных попытках, варварски раскрашенных самим художником.
Ошибка громадная, непоправимая, которую Крамской должен был чувствовать, и которая, вероятно, прибавила немало горечи характеру впечатлительного художника, рвавшегося сказать свое слово в искусстве, но задавленного урочным трудом, недостатком научного образования и тяжелым хроническим недугом.
* * *
Я познакомился с Крамским в 1874 году, по открытии моей Туркестанской выставки, когда он восторженно отнесся к моим работам. Письмо его о моих картинах, делающее честь искренности его порыва, не знаю почему не напечатано между другими его письмами. Мы встречались затем хотя изредка, но весьма сердечно. Помню, он немного обиделся, когда в Париже не мог попасть в мою мастерскую, полную тогда и этюдов, исполненных в Индии, и больших полотен новоначатых работ. Он говорил о сбитых у меня в кучу свернутых полотнах и прочем с моего голоса – я не показывал ему ничего, несмотря на настойчивые просьбы, и это просто потому, что вообще не люблю показывать кому бы то ни было начатые, не выяснившиеся и для самого себя, работы.
Еще тогда Крамской предлагал мне написать портрет мой, но я отклонил, зная по опыту, что обещание кончить в один или два сеанса обыкновенно не сдерживается и надобно потерять 4, 5, 6 дней.
После выставки моей в Петербурге в 1880 году он снова просил позволения написать мой портрет, и так настойчиво, что я обещал сидеть, как только выберу время; вышло, однако, что мне пришлось, наскоро собравшись, уехать из Питера, и я письменно извинился перед Крамским, обещая высидеть в другой раз.
В 1883 году я выбрал, наконец, время для этого злополучного портрета и приехал в мастерскую Крамского. Первый сеанс затянулся страшно долго; огонь в камине давно уже погас и в мастерской сделалось холодно, а Крамской все просил посидеть еще, “еще немножко”, “еще четверть часика”, “минуточку”! Я страшно передрог и лишь добрался до гостиницы, как меня схватил сильнейший припадок азиатской лихорадки. Помню, что в продолжение всей ночи у меня было лишь одно желание – позвонить, позвать слугу, но я не мог этого сделать, потому что всякое малейшее движение вызывало самую жгучую дрожь. Только люди, страдавшие 25 лет сряду восточною, перемежающеюся лихорадкою, могут понять это удовольствие. Когда после нескольких дней болезни я случайно встретился с Крамским и рассказал о том, что случилось, он, кажется, даже не поверил и по обыкновению пустился рассуждать о влиянии тепла и холода на организм… даже досада меня взяла!
Вскоре он написал мне, прося привезти с собою несколько индейских вещей, индейский ковер, если можно, так как намеревался-де представить меня на индейском фоне с пледом на руке и проч.- очевидно, он сам был заинтересован и меня хотел заинтересовать портретом. Но я решил, что больше калачами меня не заманишь – и не поехал вовсе. Тут мой Крамской рассердился по всем правилам: “и невежа-то, и обманщик, и мазилка-то я”, даже сочинил на меня безыменную статью для одной большой газеты…
“Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно”.
И спал, и видел бедный Крамской если не картинами, то хоть портретами, заслужить европейскую известность; немало предположений его в этом смысле я выслушал и, по мере сил и уменья, направил – не выгорело, и давай финтить: “я, дескать, не то, что другие, я не ищу известности, не гонюсь за славою…” Дурная, не искренняя черта в талантливом и неглупом художнике!
P. S. Рассказ Крамского о Ледакове в своем роде маленький перл, который был бы более невинен, если бы не был адресован к художественному критику. Ледаков мой товарищ по Академии; мы вместе писали и рисовали в натурном классе. Не видевшись с ним 15 лет, я, естественно, пожал ему руку и поболтал с ним о прошлом и настоящем. Что может быть проще и натуральнее этого? Если бы мы были прежде более близки, то, вероятно, обнялись бы и облобызались – вот был бы Крамскому предмет для глубоких выводов!”
С уважением,
Николай Д.
Николай, благодарю за отрывок из воспоминаний Верещагина. Очень ценно.
Оксана, очень интересно написано, как всегда. Огромное спасибо) Что до версий о героине картины, то для себя я давно решила, что это все-таки Юрьевская.
Ольга, пожалуйста! Рада, что разделяете мое видение.
Спасибо, Оксана , за новое путешествие! Если сравнивать с фото, то мне кажется, что это конечно дочь художника: просто одно лицо.
Марианна, да, есть такая версия. Но я не не очень все же разделяю. Не думаю, что отец вот так подставил дочь, прошу прощения за слово такое)
Maнера изложения великолепная. Спасибо.
Благодарю!
Оксана, премного благодарна Вам за интересную статью о самом загадочном портрете в искусстве! Много раз рассматривая репродукцию этой картины, заметила еще одну интересную деталь. Поскольку родственники императора Александра II враждебно относились к княгине Юрьевской ( предположим, что это она изображена на портрете ), то, возможно, уязвленная дама повелела изобразить себя гордой и независимой, проезжающей мимо запечатленного на заднем плане Аничкова дворца – резиденции наследника престола и его семьи? Может быть, месторасположение дворца на картине – за спиной княгини – тоже неслучайно, и таким образом она показывала свое отношение к императорской семье?
Катерина, да, точно! Спасибо за комментарий!
Оксана, благодарю за интересное и глубокое погружение и в эпоху, и историю создания этого полотна!
Читается на одном дыхании!
***
взгляд!
Взгляд Неизвестной полон достоинства,
Но в сочетаньи с надменностью, грустью…
Именем только не удостоена,
— Возможно, для избежанья конфуза.
Не только имя скрыто от нас,
Но… истинный облик таинственной дамы.
— Во имя Любви она отреклась,
Чтоб общество с честью её принимало.
Кто-нибудь скажет, то – содержанка!
— Модно одета*, одна в экипаже…
А яркая внешность – только приманка.
Днём украшенья?!!! – что за пассажи**!
Этот портрет был вызовом обществу
В котором в основе был культ семьи.
И при покупке возникли сложности,
— Не смог Третьяков такое снести!
***
А были просто Мужчина и Женщина,
И между ними – большая любовь!
— Она была неподдельна и трепетна,
Препятствием стала – царская кровь.
***
С уважением, Елена.
Елена, браво!
Всегда притягивала эта картина, с детства. Что-то в ней было таинственное, теперь я знаю что! Спасибо большое за статью)
Здорово!
Спасибо, Оксана. Никогда не задумывалась о разнице в портретах замужних и незамужних женщин того времени. Прямо срочно в Третьяковку!
Светлана, вот это здорово, что захотелось в музей! Я очень рада!
Оксана, спасибо огромное за статью. Всегда, как попадала мне эта картина на глаза, я подолгу на нее смотрела и задавала мысленно вопрос: “Что эта за женщина? Чьих она будет?” Жду с нетерпением очередную страничку Дневника живописи.
Лидия, да, конечно, статьи ещё буду писать